Поэзия Ивана Алексеевича Бунина, этого архаиста-новатора, верного литературным традициям XIX века и вместе с тем шагнувшего вперед в освоении новых художественных средств, являет нам пример движения русской лирики в ее коренных, национальных основах. Оставаясь на протяжении всей своей долгой, почти семидесятилетней творческой жизни натурой исключительно цельной, повинуясь внутреннему велению таланта, Бунин в то же время, в пору дореволюционного творчества, пережил заметную эволюцию, раскрывая на различных перепадах русской общественной жизни новые грани своего дарования.
Детство и юность Бунина прошли на природе, в нищающей дворянской усадьбе. (Данный материал поможет грамотно написать и по теме Поэзия Бунина. Часть 1.. Краткое содержание не дает понять весь смысл произведения, поэтому этот материал будет полезен для глубокого осмысления творчества писателей и поэтов, а так же их романов, повестей, рассказов, пьес, стихотворений. ) В его формировании как художника сказалось противоборство сословно-дворянских и демократических, даже простонародных традиций. С одной стороны, завороженность былым величием столбового рода, милым миром старины, с другой - искренняя, хотя и поверхностная увлеченность гражданской поэзией. Характерно в этом смысле, что дебютом Бунина было длинное стихотворение «Над могилой Надсона», написанное с горячим пиететом и сочувствием к поэту-демократу. Правда, стилистически, всем художественным строем С. Надсон был все же далек семнадцатилетнему стихотворцу из Елецкого уезда. В демократической литературе XIX века его привлекала не, условно говоря, ее «городская» линия, к которой принадлежал Надсон, а «крестьянско-мещанская», представленная, скажем, творчеством И. Никитина. Так, совершенно «никитинским» по звучанию выглядит второе опубликованное бунинское стихотворение - «Деревенский нищий». Никитинские стихи, простые и сильные, очень рано запомнились Бунину. Однако было бы ошибкой представить себе молодого Бунина наследником демократических заветов Никитина или Кольцова. Жизнь в скудеющем имении, поэтизация усадебного быта, дремлющие сословные традиции - все это вызывало у молодого Бунина чувство нежности и говорило о его двойственности - об одновременном тяготении и отталкивании от дворянских традиций.
Итогом юношеских опытов Бунина явилась книга стихов, вышедшая в 1891 году в Орле. Сборник этот трудно назвать удачей молодого автора. Двадцатилетний поэт еще не достиг власти над словом, он только чувствовал магию ритмичности и музыкальности. В этом (в целом несовершенном) сборнике очень ясно тем не менее прозвучала одна-единственная тема: русская природа, разомкнувшая строй выспренних, надуманных стихов. Таковы, скажем, отрывки из дневника «Последние дни» («Все медленно, безмолвно увядает... //Лес пожелтел, редеет с каждым днем...»). Строчки бунинского стиха лишены метафор, они почти безобразны в отдельности, однако в целом создано осеннее настроение - умирает природа, напоминая поэту о разрушенном, умершем счастье. Бунин не включил это, как и большинство других стихотворений первого сборника, в последующие книги лирики. И все же след этого стихотворения мы находим: оно послужило строительным материалом для более поздней, великолепной лирической пьесы «В степи».
Сборники Бунина «Под открытым небом» (1898), «Стихи и рассказы» (1900), «Полевые цветы», «Листопад» (1901) знаменуют собой постепенный выход поэта к рубежам зрелого творчества. Однако если ранние опыты Бунина-поэта заставляют вспомнить имена Никитина и Кольцова, то стихи конца 90-х и начала 900-х годов выдержаны в традициях Фета, Полонского, Майкова, Жемчужникова. Влияние этих поэтов оказалось прочным и стойким - именно их стихи переводили на язык искусства те впечатления, какие получал юный Бунин. Быт семьи, обычаи, развлечения, катания ряженых на святках, охота, ярмарки, полевые работы - все это, преображенное, вдруг «узнавалось» в стихах певцов русской усадьбы. И, конечно, любовь, навеянная на молодого поэта в первую очередь Полонским.
Но насколько отлично положение Бунина от условий, в которых творили Полонский, Майков, Фет! Для Бунина предметом поэзии стал сам быт уходящего класса. Не только «холодок покорных уст», но и обыденное занятие помещика (теперь ставшее редкостным) в ретроспективном восприятии поэта приобретает новое, эстетически остраненное звучание: «И тени штор узорной легкой сеткой. По конскому лечебнику пестрят...» («Бегут, бегут листы раскрытой книги...»).
На рубеже XX века, когда уже пробивались первые ростки пролетарской литературы, а также «нового», символистского направления в поэзии, бунинские стихи могли бы показаться живым анахронизмом. Недаром иные стихи Бунина вызывают справедливые и весьма конкретные ассоциации, заставляют вспомнить малых и больших, но всегда старых поэтов:
Перед закатом набежало
Над лесом облако - и вдруг
На взгорье радуга упала,
И засверкало все вокруг.
Едва лишь добежим до чащи -
Все стихнет... О, росистый куст!
О, взор, счастливый и блестящий,
И холодок покорных уст!
Дата под стихотворением (1902) доказывает, что написано оно в пору, когда период подражания для Бунина давно прошел. Однако общее настроение, картина летнего дождя, как она выписана, обилие восклицаний (эти знакомые «о») - все заставляет вспомнить: Фет. Но, однако, в сравнении с Фетом Бунин выглядит строже. Фетовский импрессионизм, раздвинувший пределы поэтической выразительности и вместе с тем уже содержащий в себе черты, подхваченные затем модернизмом, Бунину чужд так же, как чужда ему и смелая фетовская реализация метафор.
Приверженность к прочным классическим традициям уберегла стихи Бунина от модных болезней времени и одновременно сократила приток в его поэзию впечатлений живительной повседневности. В своих стихах поэт воскресил, говоря словами Пушкина, «прелесть нагой простоты». На месте зыбких впечатлений и декоративных пейзажей символистов, на месте «прозрачных киосков», «замерзших сказок», «куртин красоты» - точные лаконичные эскизы, но в пределах уже великолепно разработанной системы стиха. В них нет брюсовского произвола в создании фантастических миров, но нет и мощных бронзовых строф, дыхания городской улицы, которое принес Брюсов в поэзию, предваряя Маяковского. В них нет эмоционального соллинсизма молодого Блока, но нет и кровоточащей правды, которая заставляет героя немедленно, сейчас же разрешить неустроенность жизни, а пережни неудачу - разрыдаться, облить стих слезами и гневом. Блок перерос символизм, и это было связано со вступлением поэта в радостное и скорбное царство реальности. Бунин ограничил себя какой-то одной стороной реального под бесстрастным девизом:
Ищу я в этом мире сочетанья
Прекрасного и вечного...
Правда, у Бунина оставалась подвластная ему область - мир природы. В этой области Бунин сразу достиг успеха и затем лишь укреплял и очищал свой метод.
Образ природы, родины, России складывается в стихах исподволь, незаметно. Он подготовлен уже пейзажной лирикой, где крепкой закваской явились впечатления от родной Орловщины, Подстепья, среднерусской природы. Разумеется, они были лишь родником, давшим начало большой реке, но родником сильным и чистым. И в отдельных стихотворениях поэт резко и мужественно говорит о родной стране, нищей, голодной, любимой («Родине», «В стороне далекой от родного края...», «Родина» и т. д.). Осень, зима, весна, лето - в бесконечном круговороте времени, в радостном обновлении природы черпает Бунин краски для своих стихов. Его пейзажи обретают удивительную конкретность, растения, птицы -- точность обозначений. Иногда эта точность даже мешает поэзии:
В сизых ржах васильки зацветают, Бирюзовый виднеется лен, Серебрится ячмень колосистый, Зеленеют привольно овсы...
(«На проселке»)
Бунин оставался в основном во власти «старой» образной системы и ритмики. Ему приходилось поэтому внешне банальными средствами добиваться небанального. Поэт вскрывай неизведанные возможности, заложенные в традиционном стихе. Не в ритмике, нет - чаще всего это чистый пяти - или шестистопный ямб. И не в рифме - «взор» - «костер», «ненастье» - «счастье», «бурь» - «лазурь» и т. д.; она банальна, как у Д. М. Ратгауза. Но Бунин уверенно выбирает такие сочетания слов, которые, при всей своей простоте, порождают у читателя волну ответных ассоциаций. «Леса на дальних косогорах, как желто-красный лисий мех»; «звезд узор живой»; «седое небо»; вода морская «точно ртутью налита». Составные части всех этих образов так тесно тяготеют друг к другу, словно они существовали вместе извечно. Осенние степи, конечно, «нагие»; дыни - «бронзовые»; цветник морозом «сожжен»; шум моря - «атласный». Только бесконечно чувствуя живую связь с природой, поэту удалось избежать эпигонства, идя бороздой, по которой шли Полонский, А. К. Толстой, Фет.
В противовес беззаботному отношению к природе поэтов народнического толка или демонстративному отъединению от нее декадентов, Бунин с сугубой дотошностью, реалистически точно воспроизводит ее мир. Всякая поэтическая условность, переступающая границы реально-возможного, воспринимается им как недопустимая вольность, безотносительно к жанру. Вспомним слова Юлия Бунина о брате: «Все абстрактное его ум не воспринимал». И не только абстрактное в смысле - логическое, противоположное образному, но и «абстрактное», то есть лишенное внешнего правдоподобия, условно-романтическое. Он чувствует кровную связь с природой, с жизнью каждой ее твари (будь то олень, уходящий от преследования охотников, - «Густой зеленый ельник у дороги...», или «седой орленок», который «шипит, как василиск», завидев диск солнца,- «Обрыв Яйлы. Как руки фурий...»). И, скажем, герой маленькой бунинской поэмы «Листопад», в первом издании посвященной М. Горькому, «просто лес», его отдельное, красочное и многоликое бытие...
Если на рубеже века для бунинской поэзии наиболее характерна пейзажная лирика в ясных традициях Фета и А. К. Толстого, то в пору первой русской революции и последовавшей затем общественной реакции Бунин все больше обращается к лирике философской, продолжающей тютчевскую проблематику. Личность поэта необычайно расширяется, обретает способность самых причудливых перевоплощений, находит элемент «всечеловеческого» (о чем говорил, применительно к Пушкину, в своей известной речи Достоевский):
Я человек: как бог, я обречен
Познать тоску всех стран и всех времен.
Сочинение
Творческий путь И. А. Бунина начинался с поэзии. Именно в лирике проявились отличительные стороны его таланта, характерные особенности Бунина-художника. В его стихотворениях звучит мотив гармонии и оптимизма, приятия этой жизни и ее законов. Бунин уверен, что только в единении с природой, в слиянии с ней можно почувствовать свою связь с общей жизнью и понять замысел Божий.
Подтверждением тому служит стихотворение «Последний шмель». Уже название произведения настраивает нас на лирично-печальную волну, вносит нотки увядания, прощания и смерти, которые затем, по ходу стихотворения, получат свое полное развитие.
Это произведение состоит из трех строф, каждую их которых можно считать отдельной композиционной частью. Мне кажется, что первая строфа служит как бы введением — она рассказывает о психологическом состоянии лирического героя, намечает ход его размышлений:
Ты зачем залетаешь в жилье человечье
И как будто тоскуешь со мной?
Шмель в данном контексте помогает передать состояние героя, который воспринимает это насекомое как некий символ траура, ухода, смерти: «черный бархатный шмель», «заунывно гудящий». Мы видим, что лирический герой тоскует. О чем или о ком? Об этом мы узнаем лишь в конце стихотворения. А пока он призывает своего мнимого собеседника наслаждаться последними прекрасными деньками:
За окном свет и зной, подоконники ярки,
Безмятежны и жарки последние дни,
Полетай, погуди — и в засохшей татарке,
На подушечке красной, усни.
И, поймав и насладившись прощальными нотами тепла и света, заснуть, заснуть навсегда. Интересно, что описание цветка здесь напоминает описание гроба: «в засохшей татарке, на подушечке красной».
Второе четверостишие насыщено яркими красками и тонами. Они контрастируют с темой увядания, которая отчетливо звучит здесь. И от этого контраста смерть представляется нам еще более грустной и тягостной, еще более неожиданной.
Третья строфа раскрывает эту тему до конца, доводя ее до логического финала:
Не дано тебе знать человеческой думы,
Что давно опустели поля,
Что уж скоро в бурьян сдует ветер угрюмый
Золотого сухого шмеля!
Именно здесь нам открываются причины грусти лирического героя, его печальные размышления о быстротечности жизни, ее мимолетности и бренности. Совсем скоро яркость красок сменится угрюмой осенью с пронзительным и холодным ветром. И шмель, неотъемлемая часть яркого лета, радости и счастья, будет уничтожен суровыми и безжалостными силами природы.
Так и счастье, по мнению лирического героя, очень недолговечно и хрупко. Оно может исчезнуть в любую минуту, оставляя лишь горькое сожаление и сильную боль. Больше того, так и сама жизнь исчезает, едва успев начаться.
И самое грустное и страшное, что она начинает исчезать в самом своем расцвете — смерть подкрадывается неожиданно и разит точно в цель: «Безмятежны и жарки последние дни».
«Последний шмель» насыщен средствами художественной выразительности. На мой взгляд, прежде всего, стоит обратить внимание на метафоры. Само название стихотворения метафорично: последний шмель олицетворяет быстротечность жизни и всего, что с ней связано, — счастья, радости, тепла, света. Кроме того, и в описании этого насекомого используются метафоры: «гудящий певучей струной», «в засохшей татарке усни»; эпитеты: «бархатный шмель», «заунывно гудящий», «в татарке, на подушечке красной, усни», «ветер угрюмый», «золотое оплечье».
Все стихотворение построено как диалог с немым собеседником — шмелем. К нему обращены вопросы и восклицания лирического героя, которые мы можем считать риторическими: «Ты зачем залетаешь в жилье человечье И как будто тоскуешь со мной?», «Что уж скоро в бурьян сдует ветер угрюмый Золотого сухого шмеля!» Кроме того, все глаголы в стихотворении указывают на его диалогичность: он имеют форму 2 лица, единственного числа.
Также в стихотворении используются и фонетические средства художественной выразительности. Они передают «заунывный гул» шмеля — с помощью диссонанса с использованием шипящих и звонких согласных:
Черный бархатный шмель, золотое оплечье,
Заунывно гудящий певучей струной,
Ты зачем залетаешь в жилье человечье…
А также помогают «услышать» свист осеннего ветра — «Что уж скоро в бурьян сдует ветер угрюмый Золотого сухого шмеля!» — с помощью свистящих и шипящих согласных.
Таким образом, стихотворение Бунина «Последний шмель» — образец философской лирики поэта. Здесь затрагивается философская тема быстротечности жизни и всевластия смерти. Именно то, что жизнь так коротка, должно подтолкнуть нас, по мысли автора, еще больше любить наше земное бытие, наслаждаться каждым его мгновением.
Русский поэт - больше, чем поэт, по утверждению Евгения Евтушенко. Несмотря на то, что этот поэтический тезис был выдвинут в середине 20 века, под такое определение судьбы и предназначения русского поэта подходят все российские творцы. Особенно те, кого коснулась нелегкая доля непризнанности, вынужденного изгнания, эмиграции. Иван Бунин известен широкому кругу читателей прежде всего как прозаик, но хотя его поэтическое наследие не столь обширно (несколько поэтических сборников, отмеченных, впрочем высокими премиями в области литературы), все его стихотворения указывают на его пророческий дар и на глубокие переживания относительно «судеб Родины». Стихи Бунина имеют оттенки старомодности (отмечается тяготение к классической лирике Майкова, Фета, Полонского), он признанный мастер русской философско-пейзажной лирики.
Стихотворение «Слово» было написано в 1915 году, всего за 5 лет до того, как поэт отправится в пожизненную эмиграцию. Побудили его к этому творящиеся на Родине «окаянные дни» - революционные события, свержение самодержавия и притеснение интеллигенции, разруха и беспорядок в стране, несвобода для творчества. На момент написания стихотворения шла Первая мировая война.
Главная тема стихотворения
Стихотворение из жанра философской лирики имеет черты и гражданской лирики, и публицистического призыва. Оно посвящено роли родного языка в жизни людей, в мировом пространстве и роли поэта - того, кто лучше других владеет словом и может изменить общество. Тяжелы предчувствия поэта - в мире идет война, а в России после череды переворотов - гражданская, братоубийственная война, после чего у власти могут оказаться люди, в чьих руках власть может оказаться опасной игрушкой. Единственное, что останется вечным в череде страшных событий, - это слово. Это вечный фон, на котором, как на сцене, развиваются события. Слово равно по древности с «гробницами, мумиями и костями», с мировым музейным прахом, пришедшим из самой глубины веков, но, увы, немым и мертвым. И лишь словесные свидетельства - надписи на стенах этих гробниц, обладают удивительной силой: они могут рассказать, как жили древние люди, что их волновало. Скорее всего, эти «звучащие письмена» расскажут о тех же проблемах - о войнах, несправедливости, жажде крови. Это значит, что и древние египтяне, и древние греки, и ассирийцы, и этруски жили так же - боясь войны, голода, заботясь о материальных благах.
Действительно, речь - это первое, что отличает человека, ставшего на высшую ступень развития, от животного, чья речь имеет сугубо сигнальное предназначение. Поэтическая миниатюра звучит ка манифест, как завещание. Бунин акцентирует внимание на том, что Слово - это дар, отмечает его святость. Автор использует аллюзию на первые строки из Евангелия «В начале было Слово».
Структурный анализ стихотворения
Используется развернутое сравнение - сравнение человеческого слова по ценности с древнейшими артефактами и антитеза - их противопоставление по ценности.
Используемая фигура речи - риторическое обращение «Умейте же беречь!» отмечает точку высшего эмоционального накала в стихотворении.
Стихотворение может быть отнесено к миниатюрам - в нем всего 2 катрена. Нечётные строки написаны четырехстопным ямбом с пиррихием в конце, а чётные - трехстопным ямбом. Рифма перекрёстная (рифмуются между собой чётные и нечётные строки).
В нечётных строках используется женская рифма, в чётных - мужская. Всё это своеобразие в ритмике и нетипичной рифме создает особый ритм стихотворения - несколько рваный, отрывистый: так звучит речь опытного учителя, берегущего и тщательно подбирающего слова для глубоко нравственного послания.
Чем жарче день, тем сладостней в бору
Дышать сухим смолистым ароматом,
И весело мне было поутру
Кора груба, морщиниста, красна,
Но как тепла, как солнцем вся прогрета!
И кажется, что пахнет не сосна,
А зной и сухость солнечного лета.
Школьный анализ стихотворения Бунина И. А. "Детство"
Стихотворение Ивана Алексеевича Бунина "Детство" написано в зрелом возрасте и содержит воспоминания из детства поэта. Автор является героем произведения. Погружаясь в воспоминания, он делится с читателями чувствами, которые ему очень дороги.
Стихотворение наполнено яркими впечатлениями от общения с природой.
Особенностью данного произведения является увлекательный сюжет. Иван Алексеевич Бунин гуляет в лесу. Чувство ностальгии переносит его в детские годы, когда он ещё мальчишкой часто прогуливался между высоких сосен.
Рассказывая историю о походе в лес, Иван Алексеевич Бунин использует средства художественной изобразительности. Его речь остаётся простой, доступной, и вместе с тем поэт украшает свой рассказ необычными словами.
Метафора, которая появляется в первом четверостишии, передаёт настроение поэта. Он говорит о богатстве и красоте природы, сравнивая лес с дворцом:
И весело мне было поутру
Бродить по этим солнечным палатам!
Теперь, когда молодой человек, раскрывший в себе талант поэта, снова приходит в лес, он может передать сладкие мгновения общения с природой. Эти чувства заставляют его вернуться в прошлое:
Повсюду блеск, повсюду яркий свет,
Песок - как шелк... Прильну к сосне корявой
И чувствую: мне только десять лет,
А ствол - гигант, тяжелый, величавый.
Приём антитезы, используемый в третьем четверостишии, говорит о силе связи поэта с родной землёй. Его не печалит грубость коры сосны. Он полон светлых переживаний, замечая как всё вокруг прекрасно.
Идея данного произведения - показать нетронутую красоту природы. Пусть в жизни человека происходит множество событий, он взрослеет, узнаёт многое об окружающем мире, приобретает новые знакомства, становится частью общества. Но с ним остаются сладкие мечты об уютном уголке природы, где лето, зной, высокие сосны и приятный тёплый аромат.
"Нет, не пейзаж влечет меня,
Не кpаски я стpемлюсь подметить,
А то, что в этих кpасках светит,-
Любовь и pадость бытия."
(1870-1953)
Писатель и переводчик, почетный член
Императорской Санкт-Петербургской Академии наук
Родился 10 октября (22 н.с.) в Воронеже в дворянской семье. Детские годы прошли в родовом имении на хуторе Бутырки Орловской губернии,среди "моря хлебов, трав, цветов", "в глубочайшей полевой тишине" под присмотром учителя и воспитателя, "престранного человека", увлекшего своего ученика живописью, от которой у того "было довольно долгое помешательство", в остальном мало что давшего.
В 1881 поступил в Елецкую гимназию, которую оставил через четыре года из-за болезни. Следующие четыре года провел в деревне Озерки, где окреп и возмужал. Образование его завершилось не совсем обычно. Его старший брат Юлий, окончивший университет и отсидевший год в тюрьме по политическим делам, был выслан в Озерки и проходил весь гимназический курс с младшим братом, занимался с ним языками, читал начатки философии, психологии, общественных и естественных наук. Оба были особенно увлечены литературой.
В 1889 Бунин покинул имение и был вынужден искать работу, чтобы обеспечить себе скромное существование (работал корректором, статистиком, библиотекарем, сотрудничал в газете). Часто переезжал - жил то в Орле, то в Харькове, то в Полтаве, то в Москве. В 1891 вышел его сборник "Стихотворения", насыщенный впечатлениями от родной Орловщины.
Иван Бунин В 1894 в Москве встречался с Л. Толстым, доброжелательно принявшим молодого Бунина, в следующем году познак милея с А. Чеховым. В 1895 опубликован рассказ "На край света", хорошо принятый критикой. Вдохновленный успехом, Бунин целиком переходит к литературному творчеству.
В 1898 выходит сборник стихов "Под открытым небом", в 1901 - сборник "Листопад", за который он удостоился высшей премии Академии наук - Пушкинской премии (1903). В 1899 познакомился с М. Горьким, который привлекает его к сотрудничеству в издательстве "Знание", где появились лучшие рассказы того времени: "Антоновские яблоки" (1900), "Сосны" и "Новая дорога" (1901), "Чернозем" (1904). Горький напишет: "...если скажут о нем: это лучший стилист современности - здесь не будет преувеличения". В 1909 Бунин стал почетным членом Российской Академии наук. Повесть "Деревня", напечатанная в 1910, принесла ее автору широкую читательскую известность. В 1911 - повесть "Суходол" - хроника вырождения усадебного дворянства. В последующие годы появилась серия значительных рассказов и повестей: "Древний человек", "Игнат", "Захар Воробьев", "Хорошая жизнь", "Господин из Сан-Франциско".
Враждебно встретив Октябрьскую революцию, писатель в 1920 навсегда покинул Россию. Через Крым, а затем через Константинополь эмигрировал во Францию и обосновался в Париже. Все, написанное им в эмиграции, касалось России, русского человека, русской природы: "Косцы", "Лапти", "Далекое", "Митина любовь", цикл новелл "Темные аллеи", роман "Жизнь Арсеньева", 1930, и др. В 1933 Бунину была присуждена Нобелевская премия. Написал книги о Л. Толстом (1937) и о А. Чехове (издана в Нью-Йорке в 1955), книгу "Воспоминания" (издана в Париже в 1950).
Бунин прожил долгую жизнь, пережил нашествие фашизма в Париж, радовался победе над ним.
Стихи Ивана Алексеевича Бунина
Ангел
В вечерний час, над степью мирной,
Когда закат над ней сиял,
Среди небес, стезей эфирной,
Вечерний ангел пролетал.
Он видел сумрак предзакатный, -
Уже синел вдали восток, -
И вдруг услышал он невнятный
Во ржах ребенка голосок.
Он шел, колосья собирая,
Сплетал венок и пел в тиши,
И были в песне звуки рая -
Невинной, неземной души.
"Благослови меньшого брата, -
Сказал Господь. - Благослови
Младенца в тиихй час заката
На путь и правды и любви!"
И ангел светлою улыбкой
Ребенка тихо осенил
И на закат лучисто-зыбкий
Поднялся в блеске нежных крил.
И, точно крылья золотые,
Заря пылала в вышине,
И долго очи молодые
За ней следили в тишине!
За все Тебя, Господь, благодарю!
Ты, после дня тревоги и печали,
Даруешь мне вечернюю зарю,
Простор полей и кротость синей дали.
Я одинок и ныне - как всегда.
Но вот закат разлил свой пышный пламень,
И тает в нем Вечерняя Звезда
Дрожа насквозь, как самоцветный камень.
И счастлив я печальною судьбой,
И есть отрада сладкая в сознанье,
Что я один в безмолвном созерцанье,
Что всем я чужд и говорю - с Тобой.
Надпись на могильной плите
Несть, Господи, грехов и злодеяний
Превыше милосердья Твоего!
Рабу земли и суетных желаний
Прости грехи за горести его.
Завет любви хранил я в жизни свято:
Во дни тоски, наперекор уму,
Я не питал змею вражды на брата,
Я все простил, по слову Твоему.
Я, тишину познавший гробовую,
Я, воспринявший скорби темноты,
Из недр земных земле благовествую
Глаголы Незакатной Красоты!
*****
У ворот Сиона, над Кедроном,
На бугре, ветрами обожженном,
Там, где тень бывает от стены,
Сел я как-то рядом с прокаженным,
Евшим зерна спелой белены.
Он дышал невыразимым смрадом,
Он, безумный, отравлялся ядом,
А меж тем, с улыбкой на губах,
Поводил кругом блаженным взглядом,
Бормоча: "Благословен аллах!"
Боже милосердный, для чего Ты
Дал нам страсти, думы и заботы,
Жажду дела, славы и утех?
Радостны калеки, идиоты,
Прокаженный радостнее всех.
Троица
Гудящий благовест к молитве призывает,
На солнечных лучах над нивами звенит;
Даль заливных лугов в лазури утопает,
И речка на лугах сверкает и горит.
А на селе с утра идет обедня в храме;
Зеленою травой усыпан весь амвон,
Алтарь, сияющий и убранный цветами,
Янтарным блеском свеч и солнца озарен.
И звонко хор поет, веселый и нестройный,
И в окна ветерок приносит аромат -
Твой нынче день настал, усталый, кроткий брат,
Весенний праздник твой, и светлый, и спокойный!
Ты нынче с трудовых засеянных полей
Принес сюда простые приношения:
Гирлянды молодых березовых ветвей,
Печали тихий вздох, молитву - и смиренье.
Родине
Они глумятся над тобою,
Они, о родина, корят
Тебя твоею простотою,
Убогим видом черных хат...
Так сын, спокойный и нахальный,
Стыдится матери своей -
Усталой, робкой и печальной
Средь городских его друзей,
Глядит с улыбкой состраданья
На ту, кто сотни верст брела
И для него, ко дню свиданья,
Последний грошик берегла.
*****
Настанет день – исчезну я,
А в этой комнате пустой
Все то же будет: стол, скамья
Да образ, древний и простой.
И так же будет залетать
Цветная бабочка в шелку –
Порхать, шуршать и трепетать
По голубому потолку.
И так же будет неба дно
Смотреть в открытое окно,
И море ровной синевой
Манить в простор пустынный свой.
*****
И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной…
Срок настанет – Господь сына блудного спросит:
“Был ли счастлив ты в жизни земной?”
И забуду я все – вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав –
И от сладостных слез не успею ответить,
К милосердным коленам припав.
*****
...Зачем и о чем говорить?
Всю душу, с любовью, с мечтами,
Все сердце стараться раскрыть -
И чем же? - одними словами!
И хоть бы в словах-то людских
Не так уж все было избито!
Значенья не сыщете в них,
Значение их позабыто!
Да и кому рассказать?
При искреннем даже желанье
Никто не сумеет понять
Всю силу чужого страданья!
*****
Христос воскрес! Опять с зарею
Редеет долгой ночи тень,
Опять зажегся над землею
Для новой жизни новый день.
Еще чернеют чащи бора;
Еще в тени его сырой,
Как зеркала, стоят озера
И дышат свежестью ночной;
Еще в синеющих долинах
Плывут туманы... Но смотри:
Уже горят на горных льдинах
Лучи огнистые зари!
Они в выси пока сияют,
Недостижимой, как мечта,
Где голоса земли смолкают
И непорочна красота.
Но, с каждым часом приближаясь
Из-за алеющих вершин,
Они заблещут, разгораясь,
И в тьму лесов и в глубь долин;
Они взойдут в красе желанной
И возвестят с высот небес,
Что день настал обетованный,
Что Бог воистину воскрес!
Ночь и день
Старую книгу читаю я в долгие ночи
При одиноком и тихо дрожащем огне:
<Все мимолетно - и скорби, и радость, и песни,
Вечен лишь Бог. Он в ночной неземной тишине>.
Ясное небо я вижу в окно на рассвете.
Солнце восходит, и горы к лазури зовут:
<Старую книгу оставь на столе до заката.
Птицы о радости вечного Бога поют!>
Из Апокалипсиса
Глава IV
И я узрел: отверста дверь на небе,
И прежний глас, который слышал я,
Как звук трубы, гремевшей надо мною,
Мне повелел: войди и зри, что будет.
И Дух меня мгновенно осенил.
И се-на небесах перед очами
Стоял престол, на нем же был Сидящий.
И сей Сидящий, сяавою сияя,
Был точно камень яспис и сардис,
И радуга, подобная смарагду,
Его престол широко обняла.
И вкруг престола двадесять четыре
Других престола было, и на каждом
Я видел старца в ризе белоснежной
И в золотом венце на голове.
И от престола исходили гласы,
И молнии, и громы, а пред ним -
Семь огненных светильников горели,
Из коих каждый был Господний дух.
И пред лицом престола было море,
Стеклянное, подобное кристаллу,
А посреди престола и окрест -
Животные, число же их четыре.
И первое подобно было льву,
Тельцу - второе, третье - человеку,
Четвертое - летящему орлу.
И каждое из четырех животных
Три пары крыл имело, а внутри
Они очей исполнены без счета
И никогда не ведают покоя,
Взывая к Славе: свят, свят, свят Господь,
Бог Вседержитель, Коий пребывает
И был во веки века и грядет!
Когда же так взывают, воздавая
Честь и хвалу Живущему вовеки,
Сидящему во славе на престоле,
Тогда все двадесять четыре старца
Ниц у престола падают в смиреньи
И, поклоняясь Сущему вовеки,
Кладут венцы к престолу и рекут:
<Воистину достоин восприяти
Ты, Господи, хвалу, и честь, и силу,
Затем, что все Тобой сотворено
И существует волею Твоею!>
Изгнание
Темнеют, свищут сумерки в пустыне.
Поля и океан...
Кто утолит в пустыне, на чужбине
Боль крестных ран?
Гляжу вперед, на черное Распятье
Среди дорог -
И простирает скорбные объятья
Почивший Бог.
Вход в Иерусалим
"Осанна! Осанна! Гряди
Во имя Господне!"
И с яростным хрипом в груди,
С огнем преисподней
В сверкающих гнойных глазах,
Вздувая все жилы на шее,
Вопя все грознее,
Калека кидается в прах
На колени,
Пробившись сквозь шумный народ,
Ощеривши рот,
Щербатый и в пене,
И руки раскинув с мольбой -
О мщеньи, о мщеньи,
О пире кровавом для всех обойденных судьбой -
И Ты, Всеблагой, Свете тихий вечерний,
Ты грядешь посреди обманувшейся черни,
Преклоняя свой горестный взор,
Ты вступаешь на кротком осляти
В роковые врата - на позор,
На пропятье!
*****
Шепнуть заклятие при блеске
Звезды падучей я успел,
Да что изменит наш удел?
Все те же топи, перелески,
Все та же полночь, дичь и глушь...
А если б даже Божья сила
И помогла, осуществила
Надежды наших темных душ,
То что с того?
Уж нет возврата
К тому, чем жили мы когда-то,
Потерь не счесть, не позабыть,
Пощечин от солдат Пилата
Ничем не смыть - и не простить,
Как не простить ни мук, ни крови,
Ни содроганий на кресте
Всех убиенных во Христе,
Как не принять грядущей нови
В ее отвратной наготе.
Петух на церковном кресте
Плывет, плывет, бежит, бежит...
Как высоко его стремит,
Как ровно, бережно, легко
И как безбрежно далеко!
Он круто выгнут, горд и прост,
Кормою поднят длинный хвост...
Назад бежит весь небосвод,
А он вперед - и все поет.
Поет о том, что мы живем,
Что мы умрем, что день за днем
Идут года, текут века -
Вот как река, как облака.
Поет о том, что все обман,
Что лишь на миг судьбою дан
И отчий дом, и милый друг,
И круг детей, и внуков круг,
Поет о том, что держит бег
В чудесный край его ковчег,
Что вечен только мертвых сон,
Да Божий храм, да крест, да он!
День памяти Петра
"Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо, как Россия..."
О, если б узы гробовые
Хоть на единый миг земной
Поэт и Царь расторгли ныне!
Где Град Петра? И чьей рукой
Его краса, его твердыни
И алтари разорены?
Хлябь, хаос - царство Сатаны,
Губящего слепой стихией.
И вот дохнул он над Россией,
Восстал на Божий строй и лад -
И скрыл пучиной окаянной
Великий и священный Град,
Петром и Пушкиным созданный.
И все ж придет, придет пора
И воскресенья и деянья,
Прозрения и покаянья.
Россия! Помни же Петра.
Петр значит Камень. Сын Господний
На Камени созиждет храм
И скажет: "Лишь Петру я дам
Владычество над преисподней".
Свет
Ни пустоты, ни тьмы нам не дано:
Есть всюду свет, предвечный и безликий...
Вот полночь. Мрак. Молчанье базилики,
Ты приглядись: там не совсем темно,
В бездонном, черном своде над тобою,
Там на стене есть узкое окно,
Далекое, чуть видное, слепое,
Мерцающее тайною во храм
Из ночи в ночь одиннадцать столетий...
А вкруг тебя? Ты чувствуешь ли эти
Кресты по скользким каменным полам,
Гробы святых, почиющих под спудом,
И страшное молчание тех мест,
Исполненных неизреченным чудом,
Где черный запрестольный крест
Воздвиг свои тяжелые объятья,
Где таинство сыновнего распятья
Сам Бог-Отец незримо сторожит?
Есть некий свет, что тьма не сокрушит.
